ДЕСЯТЫЙ КЛАСС! 4-го апреля в завершение нашего "театрального года" мы идем в театр Дмитрия Крымова смотреть спектакль "Три сестры" (по чеховской пьесе). В определенном смысле с моей стороны это акт серьезного доверия в ваш адрес: спектакль трудный, нужен ключ к нему...
Вот некоторая помощь вам перед спектаклем. Во-первых, уже в хх веке все больше появляется в театре стремление создателей спектакля не только играть собственно персонажей, но и отношение к ним (как будто отойдя на некоторое расстояние в сторону и рассматривая персонаж и одновременно себя, актера, в роли). То же делает и режиссер (и он прежде всего). Во-вторых,так рассматривая пьесу и людей, ее населяющих, создатели спектакля приобретают право "поиграть в ассоциации", иногда смещая акценты и прекрасно "заигрываясь" с какими-то мелочами, которые , может быть, в самой пьесе не были акцентированы. Так в крымовских "Трех сестрах" устроен целый аттракцион из реплики Соленого, дразнящего Тузенбаха, "Цып, цып, цып...", и на сцене появляется петух, настоящий и надолго. А известная психологическая подробность - одного из героев преследует ощущение дурного запаха от его собственных рук - вырастает до буквального появления у персонажа третьей руки. В - третьих, на сцене может "материализоваться" внесценический персонаж, в данном случае Протопопов, превратившийся из крупного городского чиновника и, видимо, любовника Наташи то ли в раввина, то ли просто в умного еврея. Кстати, идущий от имени ребе Шнеерсона, вынесенного в заглавие спектакля, некоторый еврейский "акцент" спектакля усугубляет чеховскую пронзительную ноту тоскливой провинциальности, как бы атмосферу резервации, в жизни Прозоровых, вызывающую смех и жалость, умножая ее на некоторый местечковый колорит происходящего.
Настоящим ключом к пониманию спектакля является появившийся в нем образ Шарлотты Ивановны из "Вишневого сада", в котором идеально воплощен чеховский подтекст (айсберг, у которого видна чрезвычайно смешная верхушка, но только угадывается огромная подводная глыба трагедии неизбывного одиночества и тяжелой жизни человека). Этот образ объясняет главное в пьесе и в спектакле. Его эмоциональная сила вырастает благодаря воплощенной на сцене ассоциации с Марлен Дитрих (вспомните, как мы с вами смотрели фильм "Лили Марлен" - в основной мелодии фильма та же пронзительная тоскливая нота невозможности, что в известной реплике из "Трех сестер" "В Москву, в Москву...".), а также благодаря знаменитой "Sixteen tonn". Все лица в спектакле так же нестерпимо смешны (гротеск - вообще любимый прием Крымова), как и образ Шарлотты Ивановны, но так же вызывают сильнейшую жалость, иногда до слез. Это сложное чеховское чувство, очень важное для понимания авторского замысла пьесы и спектакля. Тому же служит остроумный финал, когда актеры разгримировываются, неспешно возвращаются "к себе натуральному", сегодняшнему, таким образом экстраполируя замысел спектакля на нашу жизнь вообще и собственную (исполнителей) в частности.
В спектакле очевидно желание отойти от привычных штампов "игры в Чехова", когда-то бывших не штампами, а новостью и радовавших зрителей, но потом истершихся и потерявших свежесть и эмоциональную силу (это обычная история). Зато в этом спектакле успешно соперничают две эмоциональные стороны нашего существования:жизнь как необыкновенно смешной цирковой аттракцион (извне) и жизнь как горькая и грустная непоправимая история (изнутри).
Театр - прежде всего зрелищное искусство, и в крымовском спектакле, в целом и в каждом персонаже, театрально образно, буквально видимо или слышимо, материализованы важнейшие чеховские смыслы и чувства. Ищите их.
