"Безприданница"

 Я вижу в "Безприданнице" некую вторую часть трилогии о русской жизни, начатой "Тремя сестрами в Бердичеве" и, вероятно, идущей прямиком к последней, к "Острову Сахалину". Предмет изображения в спектакле - "сарт(и)р" нашей жизни. В "Трех сестрах"  люди, сделавшие спектакль, не отделяют себя от его героев, наоборот, выходят на расставляющий все точки над I финал. И это делает тоскливое чувство местечкового существования общим переживанием актера и зрителя и, как ни странно, таит в себе надежду на избавление, и бердичевские монстры не вызывают (за малым исключением) отвращения (так и у Чехова в пьесе). "Безприданница" же переполнена режиссерским отвращением к "сартиру" русской жизни, бескомпромиссно обозначенной "сегодняшним числом". При этом режиссер категорически отделяет себя от изображенной толпы уродов и их уродливой жизни - в диапазоне от некрасивой "нашей" одежды, развешанной по периметру сцены (некий зрительский гардероб), до футбольных страстей (матч, транслируемый на протяжении всего спектакля) и страстей, якобы патриотических (не раз звучащий с экрана гимн Советского Союза). В спектакле (и это его замысел) никого не жалко, тем более пошленькое существо по имени Лариса Огудалова, спекулятивно караочущее a la Агузарова. Не жаль и поистине отвратительных "хозяев жизни". Ни Кнурова, похожего на крота из детского мультика про Дюймовочку, ни подчеркнуто вульгарно "татарского" Вожеватова, ни, уж конечно, "маленького Михалкова" Паратова в белом прикиде, явно "подаренном" Эльдаром Рязановым. Не жаль Огудалову старшую, возмужавшую (буквально) в боях за счастье дочерей. Не жаль бесцветного Карандышева. Но досталось в спектакле не только им и всей нашей сегодняшней жизни. Получило "по морде" и наше находящееся "на передовой" искусство: что за современный спектакль без голой мужской задницы, без тетеньки, которую с удовольствием играет талантливый дяденька, без зажигательных танцев, без старых замечательных ностальгических песен... Досталось и нам всем. Волжский пейзаж "населен" жирными чайками и глупыми голубями, про театральный гардероб на сцене уже было сказано, плюс к этому репродукция репинских "Бурлаков" с многозначащей подписью "Левитан", тот же сарт(и)р  на авансцене, напоминание о том, что вряд ли кто в зале помнит "Бесприданницу" Островского (кусочек про монетку). Волжский пейзаж, такой же провинциальный, как Бердичев, легко экстраполируется на современную жизнь московского зрителя. А насчастный птенец в преамбуле к спектаклю...К птенцу испытываешь шемящее родственное чувство. Он "другой" среди чаек и голубей и потому  единственный  вызывает симпатию и жалость, он не выдерживает "этой жизни", хотя выглядит пока не трагическим, но очень грустным - автошаржем театра и Крымова. А главное ощущение после спектакля - боль, вызванная размышлениями о пошлой жизни. Спектакль у Крымова получился, как всегда, точным, эмоциональным, выразительным и остроумным, но, как никогда, злым, откровенным и беспощадным.